Одна хорошо знакомая мне ворона, постоянно живущая у Савеловского вокзала, на любые превратности судьбы, поджидающие ее с утра, отвечает трехкратным или пятикратным «кра». А систематические горести вороны закономерны. Я уже не говорю обо всех бедствиях, а только о ежегодно возникающей проблеме выведения потомства.
Если гнездо не собьют во время насиживания яиц или в те дни, когда из него торчат две-три благополучные головки, то не миновать самого опасного времени, когда родители птенцов ставят на крыло. Птенец впервые слетает вниз и, насладившись необычностью полета, ковыляет с криками у корней дерева, часто моргает круглыми, внезапно потускневшими от страха глазами.
Внизу все – от собак и кошек нашего большого дома до уборщицы тети Тани – готовы обрушиться на его, птенцову, голову.
Ворона-мать начинает с высочайшим драматизмом ломать комедию: припадает на крыло, волочит его по утрамбованной земле, издавая хриплые звуки, пока не уведет врага от птенца, а он спрячется в кусты.
Ворону большей частью откровенно не любят. Хотя она никогда и никому в спутники не напрашивается, разве что в сотрапезники. Ее действия мгновенны – налетела, отобрала.
Моя кошка, завидев ворону на крыше противоположного дома, начинает нервничать: вместо мурчания у нее формируются неведомо где звуки отнюдь не мирного ворчания. Сильным взмахом хвоста она дает понять, как расправилась бы с этой самодовольной недоступной мишенью, будь и у нее крылья!
А меня, напротив, восхищает эта сумевшая остаться независимой, умная птица.
В то лето на побережье Рижского залива сезон был неблагоприятный для купания. Только в середине дня расходились, разжевывались верхними ветрами свинцовые облака, ненадолго пробивалось солнце. И появлялись у кромки воды редкие приезжие, желающие уловить теплые лучи. Там я и встретила свою Любознательную. Постепенно выяснилось, что у этой вороны есть определенный объект, к которому ее тянет, как магнитом. Завидя из лозняка родителей с ребенком, она выходила, как из-за театральной ширмы, раскачивающейся походкой, равнодушная, почти безликая. Подойдя почти вплотную и чуть сзади, останавливалась.
Она внимательно рассматривала всех, особенно малыша. Взрослые усаживались на скамью или на надувной матрац.
<img src="/priroda/image043.jpg" width="367" height="480" class=""/>
Не обнаружив ничего интересного, ворона отходила. Если же замечала среди игрушек что-то любопытное, придвигалась маленькими скачками все ближе и ближе к цели. Затем, улучив момент, деловито подхватывала намеченный объект, и низко, не привлекая к себе внимания, улетала за прибрежные дюны.
В Крыму на лесном озерце удалось мне наблюдать ворону-рыболова. Она принесла на камень, погруженный на две трети в воду, засохшую корку хлеба. Приспустив ее кончик в воду, одной лапой она твердо зафиксировала приманку на камне, другой лапой и клювом в воде стала отламывать намокающие части корки. «Зрители» не замедлили явиться – сначала рыбья молодь окружила камень, затем рыбы средней величины и покрупнее. Воронья рыбалка состоялась.
А на подходе к Бутырскому рынку такая же «умница» остановила трамвай. Она переходила рельсы, держа в клюве большую лепешку.
<img src="/priroda/image044.jpg" width="205" height="227" class=""/>
Направлялась она к ближайшей луже с целью размочить подсохшую добычу. Но не решалась лететь с таким богатством в клюве.
Зимой на железнодорожном откосе возле станции Трехгорка я увидела, как по снегу, прочно схваченному настом, резко выделяясь на голубовато-розовом снегу в лучах заходящего солнца, важно раскачиваясь, продвигалась ворона. Было что-то не совсем обычное в ее поведении, явно демонстративное... Я успела на лету электрички охватить взглядом птицу и увидела, что ворона держала в клюве папиросу с обгоревшим кончиком. Причем держала она папиросу не поперек, как можно было бы себе представить или как носят бревна слоны. Нет, она держала папиросу в клюве, как это делают курильщики.
Чаще всего позже в ответ на мой рассказ мне говорили так: «Показалось!», «Не может быть...»
Весной того же года я решила прогуляться по парку. Была середина жаркого весеннего дня, только что прошел короткий сильный дождь. Парило. Навстречу мне прямо по луже, буквально «по колено в воде», шагала ворона. Когда мы сблизились, я... уступила ей дорогу. Ворона торжественно прошествовала мимо, кося, как лошадь, взглядом. В клюве у нее была папироса. Причем и на этот раз не поперек, а как положено с точки зрения курильщика. Папироса была подмочена и слегка лопнула, но мундштук был цел. Ворона, как и я, гуляла.
Видела я и воронью игру. Партнером была собака. В воздухе после сравнительно теплого дня накануне было много влаги. Маленький морозец с легким снежком-инеем погрузили двор, деревья и качели в молочную белизну с нежнейшим туманцем. Окунувшись в молоко зимнего утра, я, завороженная представшим миром, окинула взглядом непривычно тихий двор с густым леском опушенных инеем деревьев и катком посредине.
На катке стоял на широко расставленных лапах пес – общедворовый любимец, довольно крупный и смышленый. Пес стоял, слегка раскорячившись на первом ледке. Позади пса, менее чем в метре, скользила по льду ворона. Выставив правую лапу вперед, она подтаскивала к ней левую. Бочком, бочком приближалась она к собаке. «Зачем?» – успела удивиться я.
Воспользовавшись моим появлением и тем, что пес из-под уха взглянул в мою сторону, отвлекся на малую долю секунды, ворона сильно скользнула вперед, сблизилась с преследуемым и, подскочив, попыталась клюнуть его в хвост. Пес вовремя опомнился и клацнул зубами. Ворона отскочила на прежнюю дистанцию.
Я стояла, завороженная игрой. А то, что это была игра, я поняла сразу. Пес едва заметно продвигался вперед, ворона, настигая, скользила, сближалась с целью и, подвзлетев, норовила клюнуть щенка. Он снова и снова клацал зубами. Ворона отскакивала, наверстывала упущенное, и все повторялось.
Вокруг тем временем все оживало, зажигались в окнах лампочки... Ворона взлетела. Изрядно промерзший пес засеменил по своим делам. Я двинулась через каток к троллейбусу. Конец игре.