Сквозь летние сумерки парка
По краю искусственных вод
Красавица, дева, дикарка —
Высокая лебедь плывет.
Плывет белоснежное диво,
Животное, полное грез,
Колебля на лоне залива
Лиловые тени берез.
Головка ее шелковиста,
И мантия снега белей,
И дивные два аметиста
Мерцают в глазницах у ней.
И светлое льется сиянье;
Над белым изгибом спины,
И вся она как изваянье
Приподнятой к небу волны. Н Заболтский

Там, в огромном безмолвном просторе,
Где поет, торжествуя, пурга,
Позабудешь ты южное море,
Золотые его берега.
Ты наутро поднимешь ресницы:
Пред тобой, как лесные царьки,
Золотые песцы и куницы
Запоют, прибежав из тайги.
Поднимая мохнатые лапки,
Чтоб тебя не обидел мороз,
Принесут они в лапках охапки
Перламутровых северных роз.
Гордый лось с голубыми рогами
На своей величавой трубе,
Окруженный седыми снегами,
Песню свадьбы сыграет тебе.
И багровое солнце, пылая
Всей громадой холодных огней,
Как живой великан, дорогая,—
Улыбнется печали твоей. Н Заболотский

Лицо коня прекрасней и умней.
Он слышит говор листьев и камней.
Внимательный! Он знает крик звериный
И в ветхой роще рокот соловьиный.
И зная всё, кому расскажет он
Свои чудесные виденья?
Ночь глубока. На темный небосклон
Восходят звезд соединенья.
И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира.
И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню. Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь! Н Заболотский

Мой зверь - не лев, излюбленный толпою,-
Мне кажется, что он лишь крупный пес.
Нет, желтый тигр, с бесшумною стопою,
Во мне рождает больше странных грез.
И символ Вакха, быстрый, сладострастный,
Как бы из стали, меткий леопард;
Он весь - как гений вымысла прекрасный,
Отец легенд, зверь-бог, колдун и бард.
Еще люблю я черную пантеру,
Когда она глядит перед собой
В какую-то нежизненную сферу,
Как страшный сфинкс в пустыне голубой.
Но если от азийских, африканских
Святых пустынь мечту я оторву,
Средь наших дней, и плоских и мещанских,
Моей желанной кошку назову.

Кричала Тигрица, взрывая тьму ночи,
Огнем полыхали зеленые очи.
Кричала от боли, что грудь не вместила,
Осталась на воле. Но разве просила?
Не раз приходилось сражаться за правду.
Всегда побеждала, не зная утрату.
Ей верность, как меч, ее счастья отрада,
Любовь, словно щит, и всей жизни награда.
Кричала Тигрица, взрывая тьму ночи.
Огнем полыхали зеленые очи.
Зачем свое сердце доверило смело
И душу свою подарила всецело.
Луна не залижет ей свежие раны.
И знала Тигрица, останутся шрамы.
Взрывала тьму ночи, не зная пощады.
Ей выпала доля сердечной утраты.
Но гордо звучал ее голос в ночи:
«Бывают мужчины! А есть – палачи!»

Котенок был так бел и так ухожен,
Всем нравился и нежность пробуждал,
Никто не видел, как он осторожен,
Откуда приходил, куда пропал.
"Какой хорошенький! Смотри, какое чудо!
Наверно, чей-то… Выбежал за дверь!
Пушистик беленький и маленький! Откуда?
А глазки умные, не скажешь, что он зверь!"
Он был смышленый этот славный котик,
Смотрел на мир осмысленно, с добром.
Давал чесать за ухом и животик,
И ждал, когда запустят его в дом.
Его пускали, удивленно восклицая:
«Откуда взялся, беленький малыш?»,
А он глядел глазенками мерцая,
Чтоб дать добро и смысл оставить лишь.
"А где котенок? - удивлялись люди,
Куда он делся, выбежал когда?
Да что такое, что за чудо-юдо?!
Ведь был котенок! Что за ерунда?!"
То там, то здесь он появлялся снова,
Мурлыча и белея нежной шерсткой,
Искал родное в глубине чужого,
Заглядывая в лица теплой блесткой.

Два голубя кружатся в танце свободы,
Освещенные солнцем дневной простоты.
Два голубя-мирные дети природы.
В их счастье не вижу людской пустоты.
Короткие взмахи,сплетение крыльев,
Любовная песня из девственных уст.
На дерево солнце кидает их тени,
Без двух голубей этот мир скучен,пуст.
Любовь родилась из понятья свободы.
Без воли сердец нету счастья любить.
Два голубя-мирные дети природы.
Берите пример с них,
как дальше нам жить.
Баранова Ирина

Мы вольные звери,
Мы стая волков.
Мы в бога не верим,
Но верим в Богов.
Они – наши Предки,
Их Солнечный Свет
Теперь уже редко
Нам дарит рассвет.
Мы белыми были,
Как девственный снег,
Глаза голубые,
Изящный разбег,
Не думая долго,
По зову Богов
Мы брали за холку
Заклятых врагов.
В порыве едином
Под клич боевой
Врезались мы клином
Во вражеский строй.
Бок к боку сражались,
Теряя друзей,
Всегда добивались
Мы цели своей.
А в мирные годы
Омыв с себя кровь,
По зову Природы
Бросались в Любовь,
Свой Род продолжали
Во славу Богов,
Волчицы рожали
Нам славных щенков.

Одинокие волки забыты,
Дней сумятица мимо идёт.
На замки волчьи души закрыты.
Ключ к замкам вряд ли кто подберет.
Все считают, что волки опасны,
Да, опасны! Кому и когда?
Дни их жизни нередко ненастны,
А судьба, очень часто - беда!
Мы о волках достаточно знаем,
Только хуже ли волки людей?
Волчью шубу и мы примеряем,
И становимся хуже зверей.
Одинокие волки забыты,
В кумаче ярко-красных флажков.
Души их, как и прежде закрыты
Дужкой мощных железных замков.
Пожалейте же их, не травите,
Отзовите к себе гончих псов.
Снять замки с волчьих душ помогите.
Распилите проклятый засов.
Одинокие волки, как люди,
Только людям порой тяжелей:
Их флажками обставят, осудят.
В мире нет их слезы солоней.

Неспешно ястреб в небесах парил.
В раздумье хладнокровном он кружил.
Повадки своей жертвы изучил
И растерзать её, как видно, не спешил.
Вольготен крыльев каждый его взмах.
В них видится души большой размах.
И, кажется, что просто он в мечтах,
Но безобиден ястреб только в снах.
Бросок внезапный – ты в его когтях.
Калейдоскопом жизнь мелькает вся в огнях.
Тебя не пощадят – рвёт сердце страх.
Прощанье с жизнью – вся душа в слезах.
Без жертвы нету пищи у зверей.
Они едят лишь тех, кто послабей.
И в этом не похожи на людей,
Которые не в шоке от смертей.
Парит неспешно ястреб в небесах.
Печаль за род людской в его глазах.
За наши души “небеса в слезах”,
Ведь человек друг другу словно враг.

Бесшумной поступью
Таёжный тигр шагал,
Себе он пищу на обед искал,
Его ласкали солнышка лучи,
Движенья зверя величавы, хороши.
Обманчив тигра дорогой наряд,
Непосвященный он ласкает взгляд,
Шикарный мех и грустные глаза,
Но вырваться из лап его нельзя.
Он ищет жертву, ту, что послабей,
Чтоб не сбежала из его когтей.
С добычей станет он слегка играть,
От страха жертвы радость получать.
Своим бесценным мехом дарит он тепло,
От предвкушенья смерти сердце замерло.
Он вроде бы играет, но готов убить.
Повадки тигра невозможно изменить.
Вот так и в жизни: гибнет, кто слабей,
Кто не способен избежать чужих когтей.
Старайтесь, люди, лапы тигра избегать,
По жизни на одном дыхании бежать.

По зимней тропинке тихонько иду.
В лесу тишина, я от страха дрожу.
Ужасно увидеть звериный мне след,
А солнце всё ниже уходит за лес.
Морозец тихонько за нос теребит,
Сорока на ветке за мною следит.
Зайчишка корою чуть слышно хрустит,
Серебряный иней с деревьев летит.
Спокойно в лесу, но подумалось мне,
Что чудо я встречу в глухой стороне.
Глаза подняла и увидела я,
Что на тропинке одна голова.
Глазищи огромные жаром горят
И взглядом своим проходить не велят.
Сначала от страха я вся замерла,
Как будто увидела в прерии льва.
Потом поняла – это филин сидит.
Нахохлился весь и от страха дрожит.
Я сделала шаг, и взмахнул он крылом,
Такой красоты не видала потом.
Все перья сияли, как бисера ряд,
Роскошный у филина зимний наряд.

Волны пробуют
мощь волнореза,
разлетаются
брызги фонтаном;
схоронившись
под ветхим навесом,
чайка вдаль смотрит
взглядом туманным.
Ветер злится,
бросается пылью,
но она
отряхнуться не хочет:
тяжелы стали
длинные крылья;
их поднять
нет желанья и мочи.
Ей не послано
помощи свыше.
Как без неба?
Конец бы скорее.
Неожиданно,
вниз опустившись,
голубь хлеб
положил перед нею.

Конь летит легко и лихо – но пред бездной замирает,
Как литое изваянье, застывает на краю.
Он рискнуть собой не смеет, потому что сердцем знает,
Что ему доверил всадник жизнь невечную свою.
Наяву и в снах тревожных я картину эту вижу:
Всадник, впившийся в поводья, конь, привставший на дыбы…
Напрягай воображенье – может, есть на свете ближе
Пара тел и душ слиянных, две зависимых судьбы?
И, наверно, наши души реже в пропасть бы срывались
И ничем не рисковали, очутившись на краю,
Если б так же нас хранили, если б так за нас боялись
Те, кому мы безрассудно доверяем жизнь свою.

Люблю волков, и волчью их свободу,
Я узнаю всегда их гордый взгляд,
Презрев цепную жизнь, как непогоду,
Бегут вперёд, не ведая преград.
Грызут врагов своих без страха смерти,
Берут волчиц, прекрасных, молодых,
Любовь волчицам щедро дарят, черти,
Ах, волки, страстны, до волос седых…
Волк смел, хитёр, порою – благороден,
Не ест собачий корм из тёплых рук,
Неволя тяготит его, свободен,
Он – волк, ему претит металла звук.
Люблю волков, а псов цепных жалею,
Их иногда объедками кормлю;
Смотрю на волка - и не верю зверю,
Но восхищаюсь им и так люблю!

Взгляд жены был черней гуталина.
Ночь была как кровавый лоскут.
Без пролога и без карантина
Обвинительный нАчался суд.
"Ну и где нас носило две ночи?!
Где мы шлялись, шарахались где?!
Лучше б был у меня тамагочи -
Он в кармане б спокойно сидел!
А ты сволочь, распутник, скотина!
Посмотри на себя! Ну и вонь!
Нет чтоб дома сидеть, у камина,
Созерцая мятежный огонь.
Что тебе не хватает, зараза?!
Вкусно ешь, сладко спишь, чист, согрет!
Прощена и разбитая ваза,
И испорченный импортный плед!
А сейчас : грязный след на паркете,
Весь в царапинах ты и грязи!
Не ходи, падла, в зал - там же дети!
От тебя же помойкой разит!
Ладно, все. Нервы не востановишь.
Пошли в ванную комнату, гад!
Ну чего ты орешь?! Что ты воешь?!
Еще раз - и мгновенно кастрат!
Еще раз поведешь себя хамски
И пойдешь, бабник, жить в огород!"
А в руках жены бился сиамский
Загулявший, любимый наш кот!

Город идет поутру из подъездов,
Город торопится к собственным трассам;
Кошка стоит, улыбаясь над бездной,
Мудро, как житель заоблачной Лхассы.
Что ей людское понятье и дело -
Кошка иной покоряется силе.
Гляньте, как бросилось черное тело
Между ревущим КАМаЗом и ЗИЛом!
Выпучит злоба глаза идиота;
Если помеха - немедленно всмятку!
Только мелькнет за мгновение что-то
Ввысь, и кольнется под левой лопаткой.
Что же с того и мораль тут какая?
Нет ее - каждый живет, как он может.
Кто-то сопит в ожидании рая,
Кто-то мгновения с жадностью гложет,
Кто-то и жив так, что смерть интересней;
Бог нас рассудит - и искры, и массы.
.Просто умеют летать в поднебесье
Кошки, живущие у автотрассы.
Константин Присяжнюк

Кошка, живущая у автотрассы
Кошка, живущая у автотрассы,
Десять раз за день перебегая
Путь смертоносно грохочущим массам,
Ни на секунду не помышляет,
Что, может быть, завтра, а может, и раньше
Даст глазомер только чуточку фальши
И на асфальт покореженный снова
Ляжет пятно из шерстинок и крови,
Ляжет дороге цветастой обновой,
Вызвав желанье объехать подальше.
Кошке плевать на несущийся ужас,
Кошка имеет свои девять жизней.
Солнце, кипящее в утренних лужах,
Справит по ныне назначенным тризну.

Печаль свинцово-неподъёмно тяжела,
И капли по стеклу: не слёзы - пули,
И чувства к прежнему давно уже уснули,
И всем до фонаря твои дела.
Бродяче вброд бредёт по лужам кошка,
Она чуть-чуть домашня, чуть дика,
Ей нужно иногда наверняка
Лишь теплоты и нежности немножко.
Но наглухо закрыты двери, окна,
Дымит теплом каминным дымоход,
Как будто уходящий пароход,
От утопающёй. Придётся долго мокнуть
И ощущать, что никому не нужен
Кошачий взгляд, урчание и гибкость,
Повсюду только холодность и липкость
Тех, кто хотел бы пригласить на ужин,
Который плавно в завтрак превратится,
А может быть я сплю, и всё мне снится?.

Чужая боль-дворняга грязная.
"Не трогай,детка,
А вдруг заразная?
Не гладь,
Испачкаешь ладошки.
Зачем?
Иди другой дорожкой. "
А детка подрастает,зная:
Так проще -
Жить не замечая.
К чему тащить чужую ношу?
Делить беду?Придумал тоже.
Сам разбирай.
Не мне же больно!
С меня своих проблем довольно.
И так и дальше.
Жить в покое,
Делить всё на своё и на чужое.
Чужую боль в упор не замечая.
Забыв одно.
Бездушие-не прощают. .

А с виду фруктик тот ещё он был -
Бескрыл, небрит, без каменной скрижали.
На небесах его, видать, прижали -
За то, что очень землю полюбил.
Но слишком знал людей, чтоб им помочь -
И много лет на каждой части суши
Он возвращает в рай собачьи души
Сквозь безысходность воющие в ночь.
Гроза катилась, струями хлеща -
Противовесом глыбе мирозданья
Он прикрывал дрожащее созданье
Полой когда-то светлого плаща.
И я, подумав - это, видно, сон,
Сказал ему, помягче сделав рожу -
Ты спас щенка - и мне поможешь, может,
Ведь я внутри такой же, как и он.
Застыли, намокая под дождём.
Он буркнул - ты не мой клиент, вообще-то.
По вашей части есть другие где-то.
Но если просишь, так и быть - пойдём.
В чернильности подъездной темноты
Он передал мне дар - живой комочек,
И позвонив - растаял в пасти ночи,
А двери - вся в слезах - открыла ты.
Ну вот - смеёшься - "врёшь ты всё, дурак!" –
Опять не веришь моему рассказу.
Я не встречал его с тех пор ни разу –
Он ангел _потерявшихся_ собак.

Осень щедро разбросала Золотистые монеты.
Звон презренного металла, Словно тихий голос лета.
Рыжей грудою- сомненья, Слезы разочарованья,
Смех, надежды, вдохновенье, Сны, удачи и желанья.
Их в ладони собирает Золотой осенний ежик
И уж он-то точно знает Все, что было и быть может.
Взгляд — лукавинкой искрится, Дремлет летних писем стая.
Пожелтевшие страницы Ежик лапкою листает.
Он укроет их под утро Робким первым снегопадом.
Отливая перламутром Новый лист предстанет взгляду.
Золотой осенний ежик Тихо бродит по полянкам,
Только топот быстрых ножек Часто слышен спозаранку.
© Гетманова Оксана, 2004

Сергей Есенин ПЕСНЬ О СОБАКЕ
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым её животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать.
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из её щенков.
И глухо как от подачки,
Когда кинут ей камень в след,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.