Мы музыку включаем, в раздумьях, помогает нам она.
А можем в тишине грустить, кому, как доведётся.
И, вроде ни коснулось нас, ни горе, ни беда,
А настроение поднять, никак, ничем, не удаётся.

Душа у нас грустит, ей надоело, видно, жить в «мажоре»,
Душа, имеет право, нам состояние, выбирать.
Звучит мелодия, мобильника, в кармане куртки, в коридоре.
Ваш, кто-то, вдруг, почувствовал, что настроение, ВАМ, нужно поднимать.

Когда подступит грусть…

Когда подступит грусть, не надо огорчаться,
Нам в жизни всем, «тайм-ауты» нужны.
Душа не может жить и постоянно всему, и всюду, «улыбаться».
Ведь для неё, и переживания, необходимы и важны.

Мы грусть свою нежданную, порой, себе и объяснить не можем,
С утра в душе, как чьи-то, «кошки поскребли».
В такие дни, мы жизнь свою итожим,
Надеемся, что будут только светлыми, все остальные дни.

А пиво, как быть с ним, ведь мой пивной животик,
Затребует, два литра каждый день, как ни крути,
А сладкое, как отказаться от тортов и заварных пирожных,
Я так люблю чаёк пошвыркать и, чем-то, его сладким, закусить.

Что делать с хлебобулочной, мной тоже уважаемой продукцией?
Как можно мне пельмени, есть без хлеба, Боже, упаси.
А, бутерброды, трёх этажные, любимые и вкусные,
С чем колбасу и сыр, в духовке, для биг-мага, замутить.

Нет, дал я маху, решив в «стройняшку» превращаться.
Так получается, что есть, вообще, не надо мне давать.
А может всё оставить, так же, ведь худеть, никак не получается,
А, на проклятые весы, мне больше, не вставать.

Худею.

Встал, как-то на весы и чуть не обомлел,
Сто двадцать килограммов, мне стрелка показала, где-то,
Всё, я решился и, чтобы не было с фигурою проблем,
Я, с понедельника, сажусь на плотную диету.

Решить то, я решил, но как мне это всё проделать?
Как свой, ещё не старый организм, уговорить, со мной поголодать?
Ведь он привык, давно и завтракать, и по часам, обедать,
Врагу, мы с ним, ничего не отдаём, и ужинаем всласть.

Удача, в скачках, никому и никогда, не помешает,
Везение, здесь, довольно редко, имеет место быть.
Как, лошади, после забега, фыркают устало,
А, у жокеев, проигравших, грустный и печальный вид.

Вот так и в нашей жизни часто происходит,
Не тех, мы с ВАМИ, «лошадей» в забег берём,
«Жокеи», предают нас, и безжалостно, подводят,
Нет, ни на тех, мы с ВАМИ «ставим» и напрасно, счастья ждём.

Скачки.

На ипподроме, старом, ветхом, и «видавшим виды»,
По выходным, толпиться, и волнуется народ.
Здесь скачки происходят, здесь, у всех, свои кумиры,
Здесь «балом правят», лишь, удача и расчёт.

Ты можешь, через четверть часа, здесь, внезапно стать богатым,
А можешь, без проблем, и нищего суму, примерить на себя,
Играют лица разные, простые «смертные», бандиты, нувориши, депутаты,
Здесь страсть к наживе, у вся и всех, «во главе угла».

Жокеи и лошадки, всей публике, известны повсеместно,
А в их тандеме и союзе, кроются победа и успех.
Сигналы гонга, всем извещают о начатых заездах,
И в клочья, у продувших, вверх карточки, летят, как фейерверк.

Всему на свете, имеется логический конец, как ни крути,
Как ни обманывай, и не оттягивай, в семье, признание «с повинной»,
Как на «Голгофу», нам обоим, предстоит взойти
И рассказать, всю правду, нашим «половинам».

И будут впереди, и слёзы, и разборки, с криком,
Ведь резать «по живому», оно больней вдвойне,
Нам «плен» дороже оказался, как и признание с «убийством».
Чем жизнь, без любви, в хорошей, на первый взгляд, семье.

Плен.

Мы, добровольно оказались, с тобой, в «томительном плену»,
Любовью неземной, друг друга, прочно захватили.
На наше счастье, а может, на вселенскую беду,
Покажет жизнь, а мы с тобой, семью создать решили.

В любви своей, мы утонули, так глубоко и так стремительно,
Что, круг спасательный, нет времени искать в её «волнах»,
А наши семьи, ждут нас терпеливо и томительно,
Пока, с тобой, мы утопаем, в собственных грехах.

Он начинал, был молодым, когда ещё в разъездах,
Цирк «Шапито», шатёр огромный свой, повсюду раскрывал,
Он спал, гримировался, на коробках, у вольеров,
Он верою и правдою служил, и ничего взамен не брал.

Он выходил смешить, с температурой, и с больными травмами,
На так, до слёз, до самозабвения, любимый им манеж,
Ведь, цирк, не цирк, когда нет клоуна в программе,
Такого быть не может, ведь он-«коверный», он же больше чем главреж.

Сидел, в последний раз, усталый, старый клоун на манеже.
Рыдая, по нему, как по покойнику рыдает безутешная вдова,
И в этот миг, его никто не смог, ни успокоить, ни утешить,
А он бы всё отдал, чтоб, вспять, повернуть, ушедшие года.

«Ковёрный».

Затих бравурный марш, на цирковой арене,
Погасли фонари, вся труппа замерла, с него не сводит глаз,
Сидит «ковёрный» клоун, на барьере,
Сегодня, в цирке, он выступал последний раз.

Он, сорок лет, работал здесь, и был кому-то нужен,
До слёз, он публику репризами смешил,
Он падал, так потешно, на арене, в стружки,
Что, не поддельную и чистую, любовь народа заслужил.